Мы едем ловить рыбу вместе с Кокой. Это такое имя. Так мы его зовем, и так его называла в детстве бабушка.
Кока высокого роста. Ему 54 года. Он художник, и у него жена Муза. Муза преподает в школе домоводство по картинкам, которые рисует Кока. Я где- то вычитал, что в Америке в школах учат мальчишек пеленать детей и стирать пеленки, и рассказал об этом Коке.
— Нужно сообщить Музе, — пробормотал он.
Кока мой ученик. Мне нравится его неосведомленность в вопросах рыбной ловли, поэтому я с удовольствием отвечаю на его бесконечные телефонные звонки, иногда и ночные. Я стараюсь давать ему краткие и исчерпывающие советы, чтобы они запомнились на всю жизнь, и он мог, в свою очередь, передать их желающим.
Кока особенно усердно готовился к вступлению в общество «Рыболов-спортсмен». Он изучил спиннинг, морской узел и расположение рыболовных баз в средней полосе России. Словом, все, что могло заинтересовать экзаменаторов-общественников.
В обществе у него потребовали две фотографии размером 3x4 и трешницу. О морских узлах не спросили. О базах тоже.
Кока вернулся домой поздно вечером. Муза улыбалась во сне. Может быть, ей в этот момент снилось что-нибудь о домоводстве. Но Коку не занимали интересы Музы. Он думал о щуке. Той щуке, муляж которой выставлен в подвале районного общества «Рыболов-спортсмен».
Кока прочел на металлической пластинке невероятное: «Эта щука поймана на Оке членом нашего общества А. И. Егоровым на одноручный спиннинг с блесной «Байкал» (крупной). Вес щуки 4 кг 647 г. При вскрытии хищницы в желудке был обнаружен ГТО II ступени. Значок возвращен владельцу, обронившему его с дебаркадера».
Утром Муза убрала со стола склянку с нашатырно-анисовыми каплями. Кока спал сном потревоженного вулкана.
В рыболовах Кока очутился случайно. Я думаю, что он никогда бы им не стал, если бы не собрание по поводу «некоторых тенденций в творчестве молодых художников». Мы сидели с ним рядом и слушали известного в наших кругах искусствоведа. Когда оратор затронул вопрос визуальных коммуникаций, Кока сказал:
— Пора домой. У меня от этого обнаружатся каронарные явления.
Я принял это за шутку, но он выкатил на ладонь какую-то пилюлю и, давясь, проглотил ее.
«Пожалуй, мне тоже пора», — подумал я и устремился к выходу. В гардеробе Кока догнал меня.
— Знаешь, — сказал он, — я слышал, как однажды ты ругал Сурьянского: умолял тебя взять его на рыбалку, а в последний момент...
— Не верю я никому. Просят взять, а в день отъезда один раздумал, другого жена не пускает.
— Понимаешь... — Кока стал гладить лацкан моего пальто. — Я давно собирался поговорить с тобой, но боюсь мороза. И вот теперь решился... Хочу столкнуться лицом с трудностями... Возьми меня! Вот только, как Муза?
— Конечно, не пустит, — сказал я.
Вечером раздался телефонный звонок. Я снял трубку и услышал уверенный голос Коки:
— Скажи, где можно купить необходимое и что нужно? Записывай, Муза...
Через неделю я собрался в очередную поездку уже с Кокой. Мы договорились встретиться у пригородных касс Ленинградского вокзала.
Я приехал в условленное время. Коки не было.
«Ну вот, связался с очередным пижоном», — подумал я.
Когда до отхода поезда оставались считанные минуты, появился Кока. Он был великолепен! Пальто-шинель довоенного покроя. Валенки и сверкающие галоши — краса и гордость московского магазина «Богатырь». За спиной Коки болталось ведро. Из ведра торчали странные удочки с красными флажками. В руках он держал коловорот с винтом небольшого буксирного парохода.
— Видишь, — сказал Кока, — это ведро я купил на Птичьем рынке. Мне его продал рыболов. Всего за 2 рубля! Можно транспортировать рыбу, но на нем еще и хорошо сидеть. Я к нему придумал крышку в виде диванного сиденья. Она у меня в рюкзаке! Верно, здорово? Показать?
На станции Подсолнечной нам сходить. А оттуда на автобусе до Истринского водохранилища. Там, на берегу, в небольшой деревушке живет тетя Катя — знакомая старушка с самоваром, горячей картошкой и лампадой. Раньше в лампаду тетя Катя заливала деревянное масло, оно горело, и изба наполнялась церковным благовонием. Теперь в лампаде спрятана батарейка, и постоянно горит маленькая электрическая лампочка.
— Колина работа, — говорит тетя Катя, показывая на лампаду.
Коля — ее сын. Он живет в городе и каждое лето подбрасывает бабке своих детей. А зимой тетя Катя скучает.
— Ба! Наконец-то приехал. Жив! — так всегда радостно встречает меня тетя Катя. — Ну, а как Рубен, жив? Павлик жив?
Это она о моих друзьях.
— Спасибо, здравствуйте, тетя Катя. У Рубена недавно дочь родилась.
— А назвали как?
— Лидией.
— Что это так? Как мою кошку. Назвали бы Ксаной — красивое имя — как внучку мою.
Проходит какое-то мгновение, и на столе появляется пышащий жаром медалист-самовар.
— А Евгения жива? — вдруг вспоминает тетя Катя.
Евгения — моя жена. Искусствовед. Знакомые художники уверены, что мне повезло: в доме есть свой критик. Я думаю, что это заблуждение. Жена плюс критик — это слишком много для однокомнатной квартиры. Последние годы Евгения пишет книгу о художниках-кустарях. Работа у нее подвигается медленно, все ей мешает, и мне можно беспрепятственно исчезать из Москвы.
Евгения никогда не делает того, что ей не нравится. Она не ловит рыбу, не ест ее, не любит чистить и мою страсть к рыбной ловле относит к разряду физических отклонений. Увидев в холодильнике коробку с мотылем, она спрашивает меня:
— Ты опять собрался к себе в Белые столбы. Там уже сидят у лунок психи и ждут тебя.
— Мерси, Евгения!
— Оревуар! — бросает она мне.
В последнее время я учу французский язык. Он мне нужен для рыбной ловли. Год назад я сидел на гранитной набережной острова Сите, где с утра до поздней ночи обитал цвет парижских рыболовов. Я рисовал и делал вид, что меня совсем не интересует их скучное и однообразное занятие. А сам с любопытством следил, как выжимали они из тюбиков и сажали на крючок красных пластмассовых червяков. Потом, пустив поплавок по течению, методически вытаскивали из Сены такую плотву, о которой в Подмосковье помнят лишь деды. А как мне хотелось поговорить с ними! Сказать на чистом французском:
— А вот у нас...
Или взять удочку, нацепить рубиновую тесемку и забросить в Сену. Тогда пиши пропала вся поездка.
Вот обрадовалась бы Евгения, если бы ей сообщили. что видели меня в Париже с удочкой в компании рыболовов!
Трудно сказать, удастся ли мне еще побывать на Сене, но на всякий случай я выучил несколько французских фраз.
Мы идем к заветному месту, шаркая валенками по ледяному наждаку. Я твержу: кель пуассон мор аужурдюи? (Какая клюет рыба?) За моей спиной шумно дышит Кока. На нем все снаряжение. В ведре удочки с красными флажками. Кока не знает, как с ними обращаться. Я тоже.
В магазине продавщица сказала Коке:
— Купите, не будете жалеть. Не знаю, как на них ловят, сама никогда в жизни не была на рыбалке. Но вы же рыболов — разберетесь!
Кока купил 10 удочек.
Светает. В бело-розовом безмолвии, как Будды, сидят рыболовы. Когда они успели занять свои места? Ночью, с вечера или несколько дней назад?
Просверлили первые лунки. Толщина льда около метра.
Кока не может справиться с тонкой леской. Она обмерзает и не идет ко дну. Закидываю удочку Коки. Объясняю, как вести себя дальше.
Сидим.
Не клюет.
Замерзаем.
А ведь где-то стоит рыба! Может быть, совсем рядом бродит косяк окуней!
Крутим новые лунки.
Снова впустую. У Коки пропадает интерес. Он начинает ныть.
— Вот Муза говорила...
Решаюсь сходить к Буддам.
— Как успехи? — спрашиваю одного из них.
— Сижу неделю. Ни черта. Вчера вечером вдруг пошел ерш, и я взял двух...
Чувствую себя неловко перед Кокой. Он слепо верил в мои необыкновенные способности. И вот, пожалуйста: полное отсутствие клева!
— А что если попытаться на блесну? — спрашивает Кока.
— Попробуй. Но я не верю в эти блесны. Они летние, большие, и их будет пугаться вялая зимняя рыба. Зачем ты их купил?
— Но они такие красивые!
Я показываю, как обращаться с удочкой, но крупная блесна цепляется за неровности лунки. Мне это занятие надоедает и я веду Коку к проруби, в которой деревенские берут воду и полощут белье.
Мы обрубили образовавшийся за ночь лед.
— Закинь, — сказал я.
Я твердо знал, что на такую огромную железку и в такой цивилизованной проруби рыба наверняка не клюнет. «Пусть поучится», — подумал я.
Кока опустил в прорубь блесну, подождал, пока она ляжет на дно, и стал подтягивать вверх.
— Так держать, — распорядился я и направился к своей лунке.
В этот момент в сельской тишине раздался истошный вопль. Я обернулся. Около проруби скакал Кока, а у его ног прыгал килограммовый окунь!
Остальные три дня Кока не отходил от проруби. Он разрешил мне один раз закинуть в нее удочку, но попросил в дальнейшем не мешать.
Больше Кока ничего не поймал. Я тоже.
Когда я дома рассказал все Евгении, она ехидно заметила:
— Поздравляю. Ты подарил миру еще одного психа. Теперь тебе не будет скучно.
— Мерси, — вежливо сказал я и ушел на кухню.
Константин Иванов.
Кока высокого роста. Ему 54 года. Он художник, и у него жена Муза. Муза преподает в школе домоводство по картинкам, которые рисует Кока. Я где- то вычитал, что в Америке в школах учат мальчишек пеленать детей и стирать пеленки, и рассказал об этом Коке.
— Нужно сообщить Музе, — пробормотал он.
Кока мой ученик. Мне нравится его неосведомленность в вопросах рыбной ловли, поэтому я с удовольствием отвечаю на его бесконечные телефонные звонки, иногда и ночные. Я стараюсь давать ему краткие и исчерпывающие советы, чтобы они запомнились на всю жизнь, и он мог, в свою очередь, передать их желающим.
Кока особенно усердно готовился к вступлению в общество «Рыболов-спортсмен». Он изучил спиннинг, морской узел и расположение рыболовных баз в средней полосе России. Словом, все, что могло заинтересовать экзаменаторов-общественников.
В обществе у него потребовали две фотографии размером 3x4 и трешницу. О морских узлах не спросили. О базах тоже.
Кока вернулся домой поздно вечером. Муза улыбалась во сне. Может быть, ей в этот момент снилось что-нибудь о домоводстве. Но Коку не занимали интересы Музы. Он думал о щуке. Той щуке, муляж которой выставлен в подвале районного общества «Рыболов-спортсмен».
Кока прочел на металлической пластинке невероятное: «Эта щука поймана на Оке членом нашего общества А. И. Егоровым на одноручный спиннинг с блесной «Байкал» (крупной). Вес щуки 4 кг 647 г. При вскрытии хищницы в желудке был обнаружен ГТО II ступени. Значок возвращен владельцу, обронившему его с дебаркадера».
Утром Муза убрала со стола склянку с нашатырно-анисовыми каплями. Кока спал сном потревоженного вулкана.
В рыболовах Кока очутился случайно. Я думаю, что он никогда бы им не стал, если бы не собрание по поводу «некоторых тенденций в творчестве молодых художников». Мы сидели с ним рядом и слушали известного в наших кругах искусствоведа. Когда оратор затронул вопрос визуальных коммуникаций, Кока сказал:
— Пора домой. У меня от этого обнаружатся каронарные явления.
Я принял это за шутку, но он выкатил на ладонь какую-то пилюлю и, давясь, проглотил ее.
«Пожалуй, мне тоже пора», — подумал я и устремился к выходу. В гардеробе Кока догнал меня.
— Знаешь, — сказал он, — я слышал, как однажды ты ругал Сурьянского: умолял тебя взять его на рыбалку, а в последний момент...
— Не верю я никому. Просят взять, а в день отъезда один раздумал, другого жена не пускает.
— Понимаешь... — Кока стал гладить лацкан моего пальто. — Я давно собирался поговорить с тобой, но боюсь мороза. И вот теперь решился... Хочу столкнуться лицом с трудностями... Возьми меня! Вот только, как Муза?
— Конечно, не пустит, — сказал я.
Вечером раздался телефонный звонок. Я снял трубку и услышал уверенный голос Коки:
— Скажи, где можно купить необходимое и что нужно? Записывай, Муза...
Через неделю я собрался в очередную поездку уже с Кокой. Мы договорились встретиться у пригородных касс Ленинградского вокзала.
Я приехал в условленное время. Коки не было.
«Ну вот, связался с очередным пижоном», — подумал я.
Когда до отхода поезда оставались считанные минуты, появился Кока. Он был великолепен! Пальто-шинель довоенного покроя. Валенки и сверкающие галоши — краса и гордость московского магазина «Богатырь». За спиной Коки болталось ведро. Из ведра торчали странные удочки с красными флажками. В руках он держал коловорот с винтом небольшого буксирного парохода.
— Видишь, — сказал Кока, — это ведро я купил на Птичьем рынке. Мне его продал рыболов. Всего за 2 рубля! Можно транспортировать рыбу, но на нем еще и хорошо сидеть. Я к нему придумал крышку в виде диванного сиденья. Она у меня в рюкзаке! Верно, здорово? Показать?
На станции Подсолнечной нам сходить. А оттуда на автобусе до Истринского водохранилища. Там, на берегу, в небольшой деревушке живет тетя Катя — знакомая старушка с самоваром, горячей картошкой и лампадой. Раньше в лампаду тетя Катя заливала деревянное масло, оно горело, и изба наполнялась церковным благовонием. Теперь в лампаде спрятана батарейка, и постоянно горит маленькая электрическая лампочка.
— Колина работа, — говорит тетя Катя, показывая на лампаду.
Коля — ее сын. Он живет в городе и каждое лето подбрасывает бабке своих детей. А зимой тетя Катя скучает.
— Ба! Наконец-то приехал. Жив! — так всегда радостно встречает меня тетя Катя. — Ну, а как Рубен, жив? Павлик жив?
Это она о моих друзьях.
— Спасибо, здравствуйте, тетя Катя. У Рубена недавно дочь родилась.
— А назвали как?
— Лидией.
— Что это так? Как мою кошку. Назвали бы Ксаной — красивое имя — как внучку мою.
Проходит какое-то мгновение, и на столе появляется пышащий жаром медалист-самовар.
— А Евгения жива? — вдруг вспоминает тетя Катя.
Евгения — моя жена. Искусствовед. Знакомые художники уверены, что мне повезло: в доме есть свой критик. Я думаю, что это заблуждение. Жена плюс критик — это слишком много для однокомнатной квартиры. Последние годы Евгения пишет книгу о художниках-кустарях. Работа у нее подвигается медленно, все ей мешает, и мне можно беспрепятственно исчезать из Москвы.
Евгения никогда не делает того, что ей не нравится. Она не ловит рыбу, не ест ее, не любит чистить и мою страсть к рыбной ловле относит к разряду физических отклонений. Увидев в холодильнике коробку с мотылем, она спрашивает меня:
— Ты опять собрался к себе в Белые столбы. Там уже сидят у лунок психи и ждут тебя.
— Мерси, Евгения!
— Оревуар! — бросает она мне.
В последнее время я учу французский язык. Он мне нужен для рыбной ловли. Год назад я сидел на гранитной набережной острова Сите, где с утра до поздней ночи обитал цвет парижских рыболовов. Я рисовал и делал вид, что меня совсем не интересует их скучное и однообразное занятие. А сам с любопытством следил, как выжимали они из тюбиков и сажали на крючок красных пластмассовых червяков. Потом, пустив поплавок по течению, методически вытаскивали из Сены такую плотву, о которой в Подмосковье помнят лишь деды. А как мне хотелось поговорить с ними! Сказать на чистом французском:
— А вот у нас...
Или взять удочку, нацепить рубиновую тесемку и забросить в Сену. Тогда пиши пропала вся поездка.
Вот обрадовалась бы Евгения, если бы ей сообщили. что видели меня в Париже с удочкой в компании рыболовов!
Трудно сказать, удастся ли мне еще побывать на Сене, но на всякий случай я выучил несколько французских фраз.
Мы идем к заветному месту, шаркая валенками по ледяному наждаку. Я твержу: кель пуассон мор аужурдюи? (Какая клюет рыба?) За моей спиной шумно дышит Кока. На нем все снаряжение. В ведре удочки с красными флажками. Кока не знает, как с ними обращаться. Я тоже.
В магазине продавщица сказала Коке:
— Купите, не будете жалеть. Не знаю, как на них ловят, сама никогда в жизни не была на рыбалке. Но вы же рыболов — разберетесь!
Кока купил 10 удочек.
Светает. В бело-розовом безмолвии, как Будды, сидят рыболовы. Когда они успели занять свои места? Ночью, с вечера или несколько дней назад?
Просверлили первые лунки. Толщина льда около метра.
Кока не может справиться с тонкой леской. Она обмерзает и не идет ко дну. Закидываю удочку Коки. Объясняю, как вести себя дальше.
Сидим.
Не клюет.
Замерзаем.
А ведь где-то стоит рыба! Может быть, совсем рядом бродит косяк окуней!
Крутим новые лунки.
Снова впустую. У Коки пропадает интерес. Он начинает ныть.
— Вот Муза говорила...
Решаюсь сходить к Буддам.
— Как успехи? — спрашиваю одного из них.
— Сижу неделю. Ни черта. Вчера вечером вдруг пошел ерш, и я взял двух...
Чувствую себя неловко перед Кокой. Он слепо верил в мои необыкновенные способности. И вот, пожалуйста: полное отсутствие клева!
— А что если попытаться на блесну? — спрашивает Кока.
— Попробуй. Но я не верю в эти блесны. Они летние, большие, и их будет пугаться вялая зимняя рыба. Зачем ты их купил?
— Но они такие красивые!
Я показываю, как обращаться с удочкой, но крупная блесна цепляется за неровности лунки. Мне это занятие надоедает и я веду Коку к проруби, в которой деревенские берут воду и полощут белье.
Мы обрубили образовавшийся за ночь лед.
— Закинь, — сказал я.
Я твердо знал, что на такую огромную железку и в такой цивилизованной проруби рыба наверняка не клюнет. «Пусть поучится», — подумал я.
Кока опустил в прорубь блесну, подождал, пока она ляжет на дно, и стал подтягивать вверх.
— Так держать, — распорядился я и направился к своей лунке.
В этот момент в сельской тишине раздался истошный вопль. Я обернулся. Около проруби скакал Кока, а у его ног прыгал килограммовый окунь!
Остальные три дня Кока не отходил от проруби. Он разрешил мне один раз закинуть в нее удочку, но попросил в дальнейшем не мешать.
Больше Кока ничего не поймал. Я тоже.
Когда я дома рассказал все Евгении, она ехидно заметила:
— Поздравляю. Ты подарил миру еще одного психа. Теперь тебе не будет скучно.
— Мерси, — вежливо сказал я и ушел на кухню.
Константин Иванов.
