Век лови – век учись.
Автобус мчался в морозную ночь. За окнами тянулись заснеженные поля, мелькали домики, чернел лес. Одни пассажиры дремали, другие вполголоса беседовали. Потом кто-то громко спросил:
— У кого валидол есть?
Вопрос был неожиданным — ведь ехали здоровяки, давно и основательно привыкшие и к морозу, и к ветру, и к дождю.
— Кому?
— Ему, — ответил худощавый человек в черной шубе из овчины и показал на своего соседа. Тот был высок, молод, румян и улыбался.
— Да, да, ему, — подтвердил человек в черной шубе. — У него... мотыль задыхается.
Все рассмеялись. Дремавшие проснулись. Антон Антонович посмотрел на часы и сказал так, будто они показывали не время, а расстояние:
— Еще километров двадцать ехать осталось.
Помолчав, он добавил:
— Два дня назад я был в Исаковском заливе.
— Как клевало? — поинтересовался я.
— За пять с половиной часов поймал всего-навсего два десятка плотвиц. А потом за полтора часа — килограмма четыре.
— На одном месте?
— Да, пробил всего две лунки.
— Значит, долго пришлось ждать клева?
— Нет, дело совсем в другом. За пять с половиной часов я перепробовал много мормышек, а потом решил закусить, бросил удильник на лед. Только стал перчатки снимать, кивок согнулся. Я подсек и вытащил плотву. Снял ее, бросил удильник, и все повторилось. Стал играть мормышкой над дном — результата нет, а как только положу ее на дно, приподниму — поклевка...
За окном стало светлее. Наконец, автобус остановился. Перед нами высилась стена тальника, за ним из снега торчали редкие рыжие камышинки. Старшой нашей команды, отставной военный во всем полярном, слушавший рассказ моего приятеля, сказал, что такой прием игры мормышкой называется «шевеление грунта».
— Мормышка падает на дно и поднимает маленькое облачко ила, — говорил он. — В прозрачной зимней воде рыба видит это издалека, течение слегка сносит ил, и рыба устремляется к насадке.
Мы послушались совета своего старшого — стали «шевелить грунт». И не ошиблись: вернулись домой с уловом. Однако это не значит, что такой прием игры мормышкой всегда может быть эффективным. Ведь обстановка на водоеме часто меняется. Сегодня, скажем, рыба стоит у дна, а завтра — в верхних слоях воды. И то, что хорошо было вчера, сегодня может не пригодиться.
Окуни разных мастей.
Прямо перед нами, на обрывистом берегу, молодые березки росли вперемежку с ровесницами елями. Чуть правее лесок понижался, потом взбирался на обрыв. Между бело-зелеными взгорками вдаль уходил распадок, по которому летом вился ручей. Место казалось хорошим — рыба, наверное, привыкла, что ручей приносит сюда корм. Мы с Антоном Антоновичем заработали пешнями, и во все стороны полетели льдинки, переливавшиеся маленькими радугами. Через час около лунок лежало по десятку окуней.
— Пойду дальше, — сказал приятель.
— Напрасно, — отозвался я. — Окунь сейчас бродит. Надо сидеть и ждать, когда подойдет стайка.
Но он махнул рукой, вскинул ящик на плечо и зашагал к видневшемуся невдалеке заливу.
Через час я встал, чтобы погреться. Посмотрел на добычу — маловато: хотел было сменить место, но увидел чью-то припорошенную снегом лунку. По ее краю намерз высокий валик льда. Много .воды должно было капать с пойманной рыбы, чтобы образовался такой валик. И я решил остаться.
Когда Антон Антонович вернулся, я снимал с мормышки тринадцатого окуня.
— Пробивал лунки в разных местах, а толку нет, — сказал он. — Время только потерял. Видать, ты был прав — окунь бродит. Только вот не пойму, как ты об этом догадался.
Я уложил окуней в ряд и сказал:
— Погляди внимательней.
Он сначала не мог понять, в чем дело, а потом рассмеялся:
— Да они же разномастные!
Действительно, расцветка окуней была разнообразной. Среди них были и бледно-желтые, которые водятся там, где дно устилает светлый песок, и
«брюнеты» — почти черные обитатели районов с илистым дном, и зеленоватые с ярко выраженными полосами — это любители подводных джунглей.
Трудно сказать, почему торда стаи окуней не стояли на своих излюбленных местах, а бродили. Подойдет стайка, успеешь поймать одну-две штуки, а она уже уходит. Искать в такое время стоянки окуня — бесполезное дело.
Клев неожиданно нагрянет…
Мы шагали по тропинке, которая, то петляла вдоль берега Истры, то пересекала ее по льду... Вон - небольшой обрывчик, над ним нависли низкорослые ольхи. А чуть дальше тянется камыш.
Потом на взгорке мы увидели остатки забора из жердей. Про него нам сказали так: если рыба не клюет в бочаге, который можно найти здесь, то она нигде не клюет. Я просверлил лунку, Антон Антонович — неподалеку.
Рыба не клевала. Вскоре приятель за какую-то корягу зацепил мормышку. Он пошел к берегу, вырезал толстый прут, вернувшись, долго крутил и вертел им в лунке. Однако выручить мормышку ему так и не удалось. Зато у меня, сидевшего немного ниже по течению, начались поклевки.
Антон Антонович хотел отбросить прут к берегу, но я сказал, что он еще может пригодиться и надо скорее начинать ловлю. Он послушался совета, и у него тоже хорошо клевало.
Что же произошло? Казалось бы, рыба должна была уйти отсюда — ведь ее напугали. Да, напугали, но лишь ту, которая была совсем близко от того места, где шуровал приятель. Но при этом он поднял со дна муть, она вытянулась в воде длинной «дорожкой», по которой в поисках корма и пришла рыба.
На старой дороге.
Егерь ткнул рукой в предрассветную белесую мглу и сказал:
— Туда идите! Как до второго залива доберетесь, в лесу увидите широкую просеку. По ней раньше дорога проходила. А когда плотину построили, та ее часть, что в низине, под воду ушла. На той дороге и ловите.
Снега на льду почти не осталось — только кое-где чудом уцелели маленькие островки. Зато воды на нем было много — местами с четверть метра. Ноги все время скользили, и мы с Антоном Антоновичем вскоре поняли, почему егерь сказал «доберетесь», а не «дойдете».
Просеку нашли быстро. Торопливо просверлили лунки — ведь уже рассветало и хотелось скорее начать ловлю. Но поклевок окуней, за которыми приехали, все не было. Мы меняли блесны, но это не помогало.
Приятель пошел в лес осматривать дорогу. Вернувшись, он сказал, что она покрыта булыжником. Об этом говорили и блесны — они стучали о что-то довольно твердое. Значит, мы сидели над самой дорогой.
Часа через три пришел егерь. В руках он держал ведро, из которого торчал кончик удильника: ему тоже захотелось половить. Ни о чем не спрашивая, егерь сказал:
— Чуть ли не от самой базы видно, что вы без рыбы.
— Отличное зрение, — отозвался Антон Антонович.
— Это и слепому видно — ведь на самой середине дороги сидите.
— А надо с краешку сидеть? — язвительно спросил я.
— Разве окунь будет на дороге стоять? — не менее язвительно отозвался егерь. — Что ему делать на ней? Может, булыжнички считать? Эх вы, не могли догадаться, что ловить надо в канавах, которые тянутся вдоль дороги. В них бурьян растет, а в нем — корм: букашки разные и мелочь рыбья прячется...
На чем свет стоит кляня себя мы бросились сверлить лунки с краю дороги — над канавами.
В июньский полдень.
В автомашине нас уместилось пятеро, мы ехали к большой волжской заводи около деревушки Березовки. Заводь так и называется — Березовской. И все пятеро были полны надежд на успех — ведь всего за несколько дней до этого мы вернулись отсюда с хорошими уловами.
Однако за час до рассвета в автомашине что-то сломалось. Владелец ее копался в моторе, а мы нервничали — ловля на утренней зорьке срывалась.
— Лучше бы поездом поехали, —вздохнул один из нас.
Другой добавил:
— До Березовки и рейсовый автобус ходит.
— И на попутной можно добраться, — сказал я, демонстративно отвернувшись от незадачливого владельца машины.
— А чего вы, собственно, волнуетесь? — вмешался Антон Антонович. — И днем можно хорошо половить. Ведь с нами мормышки.
Это прозвучало примерно так же, как верующие произносят: «С нами крестная сила!». После этого наше нытье хотя и прекратилось, но самочувствие не улучшилось. Ведь стоял жаркий июнь, когда даже неопытный рыболов вспоминает поговорку: «Июнь — на рыбу плюнь».
Машину исправили только в полдень. Оставшиеся до Березовской заводи два десятка километров мы промчались меньше чем за четверть часа. Остановились там же, где ловили неделю назад. На берегу — ни единой души, все уже давно отловились и отдыхали в ближайшем лесу.
— Надувайте лодки, друзья, и ищите кувшинки, — сказал Антон Антонович. — Где кувшинка — там сейчас наше счастье. Рыба уходит туда, где прохладнее.
Кувшинки росли за мысками — там нет течения. Иногда их широкие и блестящие листья сплошь покрывали поверхность воды. Однако мы все же находили маленькие окошки, чтобы опустить мормышку. Опустить, чтобы вскоре поднять вместе с рыбой. В наших уловах были окунь, лещ, плотва, язь, красноперка. Правда, иногда приходилось трудновато: рыба упорно стремилась запутать леску за стебли кувшинки, и, надо сказать, ей это удавалось.
И только наш автолюбитель — человек новый в этой компании — ловил поплавочными удочками: он не верил в мормышку. Конечно, плотно позавтракавшая рыба обращала внимание не на его неподвижно висевшие насадки, а на наши: мормышка все время находилась в движении. Наконец, часа через два он сказал:
— Признаю вашу победу! Поделитесь мормышками.
Мы поделились.
Обратно автомашина шла хорошо... Мы были довольны, и только водитель ругал себя, что потерял так много дорогого времени.
Пробочка.
Далеко за полночь. От перрона отходит последний электропоезд. В углу вагона сидят школьники седьмого-восьмого классов и седой морщинистый, но еще бодрый старик. Он — пенсионер, бывший преподаватель биологии, а ныне — руководитель школьного кружка юных рыболовов. Ребята слушают его сейчас, наверное, лучше, чем слушали на уроках.
— Итак, мы едем на озеро, дно которого покрыто слоем ила, — говорит старик. — Значит, черви станут зарываться в него. Ставлю задачу: найти способ, который облегчит рыбе поиски нашей насадки.
Подняв руку, но тут же смутившись и опустив ее, вихрастый рыжий паренек спросил:
— Разрешите, Сергей Иванович?
— Говори, Петя.
— Ответ, по-моему, очень простой: нужно правильно измерить глубину озера в том месте, где будем удить, и установить поплавок так, чтобы насадка не касалась дна.
— Беда вот в чем, мой мальчик: лодки у нас нет, а с берега ловить поплавочными удочками нельзя — очень мелко. Значит, нужны донки.
Мы все с любопытством прислушивались к этой беседе. Курносый паренек сказал:
— Следует ловить на кашу или тесто.
— Отчасти ты прав, — согласился старик. — Но такая насадка может провалиться в ил. Да и рыба клевать, может быть, станет только на червей.
Старик повторил свой вопрос, уже обращаясь ко всем пассажирам, но ответа не получил. Тогда он вынул из чехла донку и показал на леске пробочку, укрепленную между крючком и грузилом и окрашенную какой-то бурой краской.
— Остроумно! — сказал Антон Антонович. — Улов обеспечен: ведь пробочка будет поддерживать насадку, не даст ей погрузиться в ил.
Лепесток ромашки.
Осуга — небольшая, но довольно рыбная речка. И очень красивая: берега поросли густым смешанным лесом и высокими травами. У самой кромки воды тянется то ярко-зеленая осока, то молодой тальник, в заводях плавают нежно-белые лилии. Осуга впадает в Вазузу.
Мы с Антоном Антоновичем знаем эту реку хорошо, давно нам известны места, где стоят голавли и язи. Но ловить их трудно: нужно осторожно гибкой нахлыстовой удочкой подбросить белую бабочку в «окошко» среди осоки или кувшинок. Тогда поклевка будет обеспечена. Правда, в одном «окошке» можно взять только одного голавля — он так распугает своих собратьев, что надо менять место.
Я уже собирался насадить бабочку, когда обнаружил, что раздавил коробку с этими нежными созданиями. Осталось ни на что не пригодное месиво. Как это случилось — вопрос второстепенный. Важно другое: на что ловить? Мелькнувшую было мысль попросить бабочек у приятеля отверг: во-первых, у него самого этой насадки немного; во-вторых, только начинающие клянчат друг у друга крючок, грузило или еще что-нибудь. Уважающему себя рыболову это не пристало. Пока я раздумывал, он успел вывести голавля.
Я побрел по берегу в надежде поймать хоть одну бабочку. Однако, они как назло не попадались. Я видел пчел, шмелей, бронзовок и еще каких-то летающих насекомых, но только не белых бабочек капустниц, хотя у них было время массового вылета, и именно поэтому рыба на них хорошо клевала.
Вот в траве мелькает что-то белое!.. Но когда я подкрадываюсь поближе, вижу цветок ромашки. На приволье он вырос большим и красив своей неброской, строгой красотой.
А что если попробовать? Первый же заброс крючка, на который нацепил несколько лепестков ромашки, приносит успех: я вывел подъязка. Потом — второго, затем — голавля...
Домой я возвращался почти с таким же уловом, как и у Антона Антоновича.
Под ольховым ковром.
Сначала мы шагали по мелкой гальке, потом — по крупной, затем среди небольших валунов искали местечко, чтобы поставить ногу. А под конец пути шли еле видимой тропинкой среди больших, поросших мхом валунов.
Наконец, Антон Антонович сказал:
— Пришли!
Мы осмотрелись. Кругом — порыжевшие высокие травы. У самой воды тянулся молодой, но непроходимый ольшаник.
Я взобрался на огромный валун и посмотрел на Осугу. Она текла спокойно. Противоположный берег ровный и чистый, луговые травы уже скошены. Ловить с него легко, но он мог быстро наскучить.
— Я здесь останусь, — сказал Антон Антонович и сбросил рюкзак около небольшой заводи. — А ты еще сотню метров пройди — там такое же хорошее место есть.
В сотне метров я действительно нашел почти такую же заводь и все же пошел дальше.
И вот то, что искал — небольшая заводь за поворотом Осуги. В нее ветром надуло огромное количество листьев ольхи, они покрывали почти всю ее поверхность. Листья образовали такой толстый ковер, что к дробинкам на лесках поплавочных удочек пришлось добавить свинцовые оливки, чтобы пробить его.
Незадолго до заката солнца пришел Антон Антонович. В руках он держал охапку сухих сучьев ольхи. Выбрав место для костра и бросив сучья, он сказал:
— Не клюет сегодня рыба.
— Это почему же? — спросил я.
— А кто ее знает. Сколько раз в этой заводи ловил, и всегда успешно, — ответил приятель, не поняв подвоха в вопросе.
Я подозвал его и показал садок.
— И голавли! — удивленно сказал Антон Антонович.— И язи! И лещи! Вот это здорово!
Выслушав похвалу, я сказал:
— Осень ведь уже. Вода стала прозрачной — микроскопических водорослей нет, а большие на дно опустились. Рыбе негде укрыться, вот она и собирается там, где есть листья — ей тут менее опасно.
Приятель молча качал головой.
Мормышка в море.
Уже неделю я вместе с Антоном Антоновичем жил в белом домике на берегу Сухого лимана. Мы каждый день выходили в море ловить бычка, ставриду, скумбрию, луфаря. Иногда среди бычков попадались камбала или морской карась.
Один день я решил посвятить знакомству с одесскими рыболовными базами или, как их здесь зовут, с причалами: интересовался снастями одесситов, их способами ловли, принадлежностями. У них было много интересного, но все такое, что для ловли в пресных водоемах не подходит.
Я расспрашивал, знают ли они мормышку? Большинство в ответ спрашивали: «А что это такое?». И только пятеро сказали, что слышали «про такую штуку». А один из них категорически заявил:
— Ловить на мормышку в море нельзя!
Я не поверил, но первый же опыт как будто бы подтвердил мнение одессита: течение в Черном море такое сильное, что сносит самую тяжелую мормышку.
Однако я не сдавался, попробовал ловить в Сухом лимане: он надежно защищен от течения, и мормышка за борт ушла совсем отвесно. Глубина небольшая — всего несколько метров. Хорошо! Я начал играть мормышкой — и тут же почувствовал поклевку. Это был небольшой бычок бубырь. Поклевки следовали, как только мормышка касалась дна. Форма ее не имела значения, главное, чтобы она была светлая — вода в Сухом лимане довольно темная. В качестве насадки шли нереисы и кусочки свежей рыбы — тех же бычков.
Сидевший в лодке вместе со мной местный рыболов ловил обычной местной снастью — пистолетом. Клевало у него очень плохо. Он сначала нервничал, потом стал сердиться, а закончил тем, что попросил мормышку. Тут я стал зевать поклевки — ведь приходилось не только ловить, но и обучать своего нового знакомого...
И я, и Антон Антонович несколько раз ставили лодку в Сухом лимане. Клевали не только бубыри, но и другие виды бычков. Однако ни одного кнута нам поймать так и не удалось. Где помельче, попадалась кефаль, где поглубже — изредка ставрида.
В Москву мы уезжали без мормышек — первая половина запаса досталась бычкам, а вторая — новому знакомому. Он, видать, стал первым одесситом, освоившим ловлю на мормышку.
После ливня.
Дождь начался в пятницу вечером. Он был мелкий, нудный, и казалось, никогда не кончится. В субботу перед рассветом дождь стал ливнем.
В доме рыболова, как всегда, проснулись рано Однако к причалу, где стояли лодки, никто не спешил, все собрались на крыльце. И дружно на чем свет стоит ругали непогоду. Наконец, часов около десяти дождь как-то вдруг кончился, а вскоре показалось и солнце.
Как только оно выглянуло из-за тучи, с крыльца сошел Антон Антонович. В правой руке у него был чехол с удочками, а на левой висел рюкзак.
— Пошли, — пригласил он.
Кроме меня, за ним никто не последовал. Это и понятно — вдоль берега тянулась мутная полоса бурого цвета. Особенно грязной вода была около устья речушки, впадавшей в Каму неподалеку от дома рыболова.
Антон Антонович поставил лодку на якорь напротив устья речушки, его хорошо было видно с крыльца. Он неторопливо размотал донку и забросил насадку туда, где мутная полоса кончалась и начиналась светлая вода. Вскоре же он подсек и вывел голавля, потом — леща...
Рыболовы, сидевшие на крыльце, сначала удивились. Потом схватили снасти, рюкзаки и бросились к своим лодкам. Скоро дело и у них пошло на лад
После ужина те, кто остался на воскресенье, опять собрались у крыльца. Настроение у всех было хорошее, разговоры затянулись. Антон Антонович объяснил:
— Многие считают, что после сильного дождя рыба клевать не станет — потоки смывают в реку или озеро много грязи, глины и всякого хлама, а рыба грязи не любит. Однако вода сносит и много корма — различных червей, зерна и т. д. В сильный дождь бывает и сильная волна. Она вымывает из берега и дна насекомых и их личинки, а это тоже рыбий корм. Правда, в грязной воде она чувствует себя неважно, поэтому стоит там, где начинается чистая вода. Самое важное, чтобы атмосферное давление не скакало, было нормальным...
Слушавшие этот рассказ опытные рыболовы кивали головами.
— Вот уж действительно: век лови — век учись.
Я. Киселев
Автобус мчался в морозную ночь. За окнами тянулись заснеженные поля, мелькали домики, чернел лес. Одни пассажиры дремали, другие вполголоса беседовали. Потом кто-то громко спросил:
— У кого валидол есть?
Вопрос был неожиданным — ведь ехали здоровяки, давно и основательно привыкшие и к морозу, и к ветру, и к дождю.
— Кому?
— Ему, — ответил худощавый человек в черной шубе из овчины и показал на своего соседа. Тот был высок, молод, румян и улыбался.
— Да, да, ему, — подтвердил человек в черной шубе. — У него... мотыль задыхается.
Все рассмеялись. Дремавшие проснулись. Антон Антонович посмотрел на часы и сказал так, будто они показывали не время, а расстояние:
— Еще километров двадцать ехать осталось.
Помолчав, он добавил:
— Два дня назад я был в Исаковском заливе.
— Как клевало? — поинтересовался я.
— За пять с половиной часов поймал всего-навсего два десятка плотвиц. А потом за полтора часа — килограмма четыре.
— На одном месте?
— Да, пробил всего две лунки.
— Значит, долго пришлось ждать клева?
— Нет, дело совсем в другом. За пять с половиной часов я перепробовал много мормышек, а потом решил закусить, бросил удильник на лед. Только стал перчатки снимать, кивок согнулся. Я подсек и вытащил плотву. Снял ее, бросил удильник, и все повторилось. Стал играть мормышкой над дном — результата нет, а как только положу ее на дно, приподниму — поклевка...
За окном стало светлее. Наконец, автобус остановился. Перед нами высилась стена тальника, за ним из снега торчали редкие рыжие камышинки. Старшой нашей команды, отставной военный во всем полярном, слушавший рассказ моего приятеля, сказал, что такой прием игры мормышкой называется «шевеление грунта».
— Мормышка падает на дно и поднимает маленькое облачко ила, — говорил он. — В прозрачной зимней воде рыба видит это издалека, течение слегка сносит ил, и рыба устремляется к насадке.
Мы послушались совета своего старшого — стали «шевелить грунт». И не ошиблись: вернулись домой с уловом. Однако это не значит, что такой прием игры мормышкой всегда может быть эффективным. Ведь обстановка на водоеме часто меняется. Сегодня, скажем, рыба стоит у дна, а завтра — в верхних слоях воды. И то, что хорошо было вчера, сегодня может не пригодиться.
Окуни разных мастей.
Прямо перед нами, на обрывистом берегу, молодые березки росли вперемежку с ровесницами елями. Чуть правее лесок понижался, потом взбирался на обрыв. Между бело-зелеными взгорками вдаль уходил распадок, по которому летом вился ручей. Место казалось хорошим — рыба, наверное, привыкла, что ручей приносит сюда корм. Мы с Антоном Антоновичем заработали пешнями, и во все стороны полетели льдинки, переливавшиеся маленькими радугами. Через час около лунок лежало по десятку окуней.
— Пойду дальше, — сказал приятель.
— Напрасно, — отозвался я. — Окунь сейчас бродит. Надо сидеть и ждать, когда подойдет стайка.
Но он махнул рукой, вскинул ящик на плечо и зашагал к видневшемуся невдалеке заливу.
Через час я встал, чтобы погреться. Посмотрел на добычу — маловато: хотел было сменить место, но увидел чью-то припорошенную снегом лунку. По ее краю намерз высокий валик льда. Много .воды должно было капать с пойманной рыбы, чтобы образовался такой валик. И я решил остаться.
Когда Антон Антонович вернулся, я снимал с мормышки тринадцатого окуня.
— Пробивал лунки в разных местах, а толку нет, — сказал он. — Время только потерял. Видать, ты был прав — окунь бродит. Только вот не пойму, как ты об этом догадался.
Я уложил окуней в ряд и сказал:
— Погляди внимательней.
Он сначала не мог понять, в чем дело, а потом рассмеялся:
— Да они же разномастные!
Действительно, расцветка окуней была разнообразной. Среди них были и бледно-желтые, которые водятся там, где дно устилает светлый песок, и
«брюнеты» — почти черные обитатели районов с илистым дном, и зеленоватые с ярко выраженными полосами — это любители подводных джунглей.
Трудно сказать, почему торда стаи окуней не стояли на своих излюбленных местах, а бродили. Подойдет стайка, успеешь поймать одну-две штуки, а она уже уходит. Искать в такое время стоянки окуня — бесполезное дело.
Клев неожиданно нагрянет…
Мы шагали по тропинке, которая, то петляла вдоль берега Истры, то пересекала ее по льду... Вон - небольшой обрывчик, над ним нависли низкорослые ольхи. А чуть дальше тянется камыш.
Потом на взгорке мы увидели остатки забора из жердей. Про него нам сказали так: если рыба не клюет в бочаге, который можно найти здесь, то она нигде не клюет. Я просверлил лунку, Антон Антонович — неподалеку.
Рыба не клевала. Вскоре приятель за какую-то корягу зацепил мормышку. Он пошел к берегу, вырезал толстый прут, вернувшись, долго крутил и вертел им в лунке. Однако выручить мормышку ему так и не удалось. Зато у меня, сидевшего немного ниже по течению, начались поклевки.
Антон Антонович хотел отбросить прут к берегу, но я сказал, что он еще может пригодиться и надо скорее начинать ловлю. Он послушался совета, и у него тоже хорошо клевало.
Что же произошло? Казалось бы, рыба должна была уйти отсюда — ведь ее напугали. Да, напугали, но лишь ту, которая была совсем близко от того места, где шуровал приятель. Но при этом он поднял со дна муть, она вытянулась в воде длинной «дорожкой», по которой в поисках корма и пришла рыба.
На старой дороге.
Егерь ткнул рукой в предрассветную белесую мглу и сказал:
— Туда идите! Как до второго залива доберетесь, в лесу увидите широкую просеку. По ней раньше дорога проходила. А когда плотину построили, та ее часть, что в низине, под воду ушла. На той дороге и ловите.
Снега на льду почти не осталось — только кое-где чудом уцелели маленькие островки. Зато воды на нем было много — местами с четверть метра. Ноги все время скользили, и мы с Антоном Антоновичем вскоре поняли, почему егерь сказал «доберетесь», а не «дойдете».
Просеку нашли быстро. Торопливо просверлили лунки — ведь уже рассветало и хотелось скорее начать ловлю. Но поклевок окуней, за которыми приехали, все не было. Мы меняли блесны, но это не помогало.
Приятель пошел в лес осматривать дорогу. Вернувшись, он сказал, что она покрыта булыжником. Об этом говорили и блесны — они стучали о что-то довольно твердое. Значит, мы сидели над самой дорогой.
Часа через три пришел егерь. В руках он держал ведро, из которого торчал кончик удильника: ему тоже захотелось половить. Ни о чем не спрашивая, егерь сказал:
— Чуть ли не от самой базы видно, что вы без рыбы.
— Отличное зрение, — отозвался Антон Антонович.
— Это и слепому видно — ведь на самой середине дороги сидите.
— А надо с краешку сидеть? — язвительно спросил я.
— Разве окунь будет на дороге стоять? — не менее язвительно отозвался егерь. — Что ему делать на ней? Может, булыжнички считать? Эх вы, не могли догадаться, что ловить надо в канавах, которые тянутся вдоль дороги. В них бурьян растет, а в нем — корм: букашки разные и мелочь рыбья прячется...
На чем свет стоит кляня себя мы бросились сверлить лунки с краю дороги — над канавами.
В июньский полдень.
В автомашине нас уместилось пятеро, мы ехали к большой волжской заводи около деревушки Березовки. Заводь так и называется — Березовской. И все пятеро были полны надежд на успех — ведь всего за несколько дней до этого мы вернулись отсюда с хорошими уловами.
Однако за час до рассвета в автомашине что-то сломалось. Владелец ее копался в моторе, а мы нервничали — ловля на утренней зорьке срывалась.
— Лучше бы поездом поехали, —вздохнул один из нас.
Другой добавил:
— До Березовки и рейсовый автобус ходит.
— И на попутной можно добраться, — сказал я, демонстративно отвернувшись от незадачливого владельца машины.
— А чего вы, собственно, волнуетесь? — вмешался Антон Антонович. — И днем можно хорошо половить. Ведь с нами мормышки.
Это прозвучало примерно так же, как верующие произносят: «С нами крестная сила!». После этого наше нытье хотя и прекратилось, но самочувствие не улучшилось. Ведь стоял жаркий июнь, когда даже неопытный рыболов вспоминает поговорку: «Июнь — на рыбу плюнь».
Машину исправили только в полдень. Оставшиеся до Березовской заводи два десятка километров мы промчались меньше чем за четверть часа. Остановились там же, где ловили неделю назад. На берегу — ни единой души, все уже давно отловились и отдыхали в ближайшем лесу.
— Надувайте лодки, друзья, и ищите кувшинки, — сказал Антон Антонович. — Где кувшинка — там сейчас наше счастье. Рыба уходит туда, где прохладнее.
Кувшинки росли за мысками — там нет течения. Иногда их широкие и блестящие листья сплошь покрывали поверхность воды. Однако мы все же находили маленькие окошки, чтобы опустить мормышку. Опустить, чтобы вскоре поднять вместе с рыбой. В наших уловах были окунь, лещ, плотва, язь, красноперка. Правда, иногда приходилось трудновато: рыба упорно стремилась запутать леску за стебли кувшинки, и, надо сказать, ей это удавалось.
И только наш автолюбитель — человек новый в этой компании — ловил поплавочными удочками: он не верил в мормышку. Конечно, плотно позавтракавшая рыба обращала внимание не на его неподвижно висевшие насадки, а на наши: мормышка все время находилась в движении. Наконец, часа через два он сказал:
— Признаю вашу победу! Поделитесь мормышками.
Мы поделились.
Обратно автомашина шла хорошо... Мы были довольны, и только водитель ругал себя, что потерял так много дорогого времени.
Пробочка.
Далеко за полночь. От перрона отходит последний электропоезд. В углу вагона сидят школьники седьмого-восьмого классов и седой морщинистый, но еще бодрый старик. Он — пенсионер, бывший преподаватель биологии, а ныне — руководитель школьного кружка юных рыболовов. Ребята слушают его сейчас, наверное, лучше, чем слушали на уроках.
— Итак, мы едем на озеро, дно которого покрыто слоем ила, — говорит старик. — Значит, черви станут зарываться в него. Ставлю задачу: найти способ, который облегчит рыбе поиски нашей насадки.
Подняв руку, но тут же смутившись и опустив ее, вихрастый рыжий паренек спросил:
— Разрешите, Сергей Иванович?
— Говори, Петя.
— Ответ, по-моему, очень простой: нужно правильно измерить глубину озера в том месте, где будем удить, и установить поплавок так, чтобы насадка не касалась дна.
— Беда вот в чем, мой мальчик: лодки у нас нет, а с берега ловить поплавочными удочками нельзя — очень мелко. Значит, нужны донки.
Мы все с любопытством прислушивались к этой беседе. Курносый паренек сказал:
— Следует ловить на кашу или тесто.
— Отчасти ты прав, — согласился старик. — Но такая насадка может провалиться в ил. Да и рыба клевать, может быть, станет только на червей.
Старик повторил свой вопрос, уже обращаясь ко всем пассажирам, но ответа не получил. Тогда он вынул из чехла донку и показал на леске пробочку, укрепленную между крючком и грузилом и окрашенную какой-то бурой краской.
— Остроумно! — сказал Антон Антонович. — Улов обеспечен: ведь пробочка будет поддерживать насадку, не даст ей погрузиться в ил.
Лепесток ромашки.
Осуга — небольшая, но довольно рыбная речка. И очень красивая: берега поросли густым смешанным лесом и высокими травами. У самой кромки воды тянется то ярко-зеленая осока, то молодой тальник, в заводях плавают нежно-белые лилии. Осуга впадает в Вазузу.
Мы с Антоном Антоновичем знаем эту реку хорошо, давно нам известны места, где стоят голавли и язи. Но ловить их трудно: нужно осторожно гибкой нахлыстовой удочкой подбросить белую бабочку в «окошко» среди осоки или кувшинок. Тогда поклевка будет обеспечена. Правда, в одном «окошке» можно взять только одного голавля — он так распугает своих собратьев, что надо менять место.
Я уже собирался насадить бабочку, когда обнаружил, что раздавил коробку с этими нежными созданиями. Осталось ни на что не пригодное месиво. Как это случилось — вопрос второстепенный. Важно другое: на что ловить? Мелькнувшую было мысль попросить бабочек у приятеля отверг: во-первых, у него самого этой насадки немного; во-вторых, только начинающие клянчат друг у друга крючок, грузило или еще что-нибудь. Уважающему себя рыболову это не пристало. Пока я раздумывал, он успел вывести голавля.
Я побрел по берегу в надежде поймать хоть одну бабочку. Однако, они как назло не попадались. Я видел пчел, шмелей, бронзовок и еще каких-то летающих насекомых, но только не белых бабочек капустниц, хотя у них было время массового вылета, и именно поэтому рыба на них хорошо клевала.
Вот в траве мелькает что-то белое!.. Но когда я подкрадываюсь поближе, вижу цветок ромашки. На приволье он вырос большим и красив своей неброской, строгой красотой.
А что если попробовать? Первый же заброс крючка, на который нацепил несколько лепестков ромашки, приносит успех: я вывел подъязка. Потом — второго, затем — голавля...
Домой я возвращался почти с таким же уловом, как и у Антона Антоновича.
Под ольховым ковром.
Сначала мы шагали по мелкой гальке, потом — по крупной, затем среди небольших валунов искали местечко, чтобы поставить ногу. А под конец пути шли еле видимой тропинкой среди больших, поросших мхом валунов.
Наконец, Антон Антонович сказал:
— Пришли!
Мы осмотрелись. Кругом — порыжевшие высокие травы. У самой воды тянулся молодой, но непроходимый ольшаник.
Я взобрался на огромный валун и посмотрел на Осугу. Она текла спокойно. Противоположный берег ровный и чистый, луговые травы уже скошены. Ловить с него легко, но он мог быстро наскучить.
— Я здесь останусь, — сказал Антон Антонович и сбросил рюкзак около небольшой заводи. — А ты еще сотню метров пройди — там такое же хорошее место есть.
В сотне метров я действительно нашел почти такую же заводь и все же пошел дальше.
И вот то, что искал — небольшая заводь за поворотом Осуги. В нее ветром надуло огромное количество листьев ольхи, они покрывали почти всю ее поверхность. Листья образовали такой толстый ковер, что к дробинкам на лесках поплавочных удочек пришлось добавить свинцовые оливки, чтобы пробить его.
Незадолго до заката солнца пришел Антон Антонович. В руках он держал охапку сухих сучьев ольхи. Выбрав место для костра и бросив сучья, он сказал:
— Не клюет сегодня рыба.
— Это почему же? — спросил я.
— А кто ее знает. Сколько раз в этой заводи ловил, и всегда успешно, — ответил приятель, не поняв подвоха в вопросе.
Я подозвал его и показал садок.
— И голавли! — удивленно сказал Антон Антонович.— И язи! И лещи! Вот это здорово!
Выслушав похвалу, я сказал:
— Осень ведь уже. Вода стала прозрачной — микроскопических водорослей нет, а большие на дно опустились. Рыбе негде укрыться, вот она и собирается там, где есть листья — ей тут менее опасно.
Приятель молча качал головой.
Мормышка в море.
Уже неделю я вместе с Антоном Антоновичем жил в белом домике на берегу Сухого лимана. Мы каждый день выходили в море ловить бычка, ставриду, скумбрию, луфаря. Иногда среди бычков попадались камбала или морской карась.
Один день я решил посвятить знакомству с одесскими рыболовными базами или, как их здесь зовут, с причалами: интересовался снастями одесситов, их способами ловли, принадлежностями. У них было много интересного, но все такое, что для ловли в пресных водоемах не подходит.
Я расспрашивал, знают ли они мормышку? Большинство в ответ спрашивали: «А что это такое?». И только пятеро сказали, что слышали «про такую штуку». А один из них категорически заявил:
— Ловить на мормышку в море нельзя!
Я не поверил, но первый же опыт как будто бы подтвердил мнение одессита: течение в Черном море такое сильное, что сносит самую тяжелую мормышку.
Однако я не сдавался, попробовал ловить в Сухом лимане: он надежно защищен от течения, и мормышка за борт ушла совсем отвесно. Глубина небольшая — всего несколько метров. Хорошо! Я начал играть мормышкой — и тут же почувствовал поклевку. Это был небольшой бычок бубырь. Поклевки следовали, как только мормышка касалась дна. Форма ее не имела значения, главное, чтобы она была светлая — вода в Сухом лимане довольно темная. В качестве насадки шли нереисы и кусочки свежей рыбы — тех же бычков.
Сидевший в лодке вместе со мной местный рыболов ловил обычной местной снастью — пистолетом. Клевало у него очень плохо. Он сначала нервничал, потом стал сердиться, а закончил тем, что попросил мормышку. Тут я стал зевать поклевки — ведь приходилось не только ловить, но и обучать своего нового знакомого...
И я, и Антон Антонович несколько раз ставили лодку в Сухом лимане. Клевали не только бубыри, но и другие виды бычков. Однако ни одного кнута нам поймать так и не удалось. Где помельче, попадалась кефаль, где поглубже — изредка ставрида.
В Москву мы уезжали без мормышек — первая половина запаса досталась бычкам, а вторая — новому знакомому. Он, видать, стал первым одесситом, освоившим ловлю на мормышку.
После ливня.
Дождь начался в пятницу вечером. Он был мелкий, нудный, и казалось, никогда не кончится. В субботу перед рассветом дождь стал ливнем.
В доме рыболова, как всегда, проснулись рано Однако к причалу, где стояли лодки, никто не спешил, все собрались на крыльце. И дружно на чем свет стоит ругали непогоду. Наконец, часов около десяти дождь как-то вдруг кончился, а вскоре показалось и солнце.
Как только оно выглянуло из-за тучи, с крыльца сошел Антон Антонович. В правой руке у него был чехол с удочками, а на левой висел рюкзак.
— Пошли, — пригласил он.
Кроме меня, за ним никто не последовал. Это и понятно — вдоль берега тянулась мутная полоса бурого цвета. Особенно грязной вода была около устья речушки, впадавшей в Каму неподалеку от дома рыболова.
Антон Антонович поставил лодку на якорь напротив устья речушки, его хорошо было видно с крыльца. Он неторопливо размотал донку и забросил насадку туда, где мутная полоса кончалась и начиналась светлая вода. Вскоре же он подсек и вывел голавля, потом — леща...
Рыболовы, сидевшие на крыльце, сначала удивились. Потом схватили снасти, рюкзаки и бросились к своим лодкам. Скоро дело и у них пошло на лад
После ужина те, кто остался на воскресенье, опять собрались у крыльца. Настроение у всех было хорошее, разговоры затянулись. Антон Антонович объяснил:
— Многие считают, что после сильного дождя рыба клевать не станет — потоки смывают в реку или озеро много грязи, глины и всякого хлама, а рыба грязи не любит. Однако вода сносит и много корма — различных червей, зерна и т. д. В сильный дождь бывает и сильная волна. Она вымывает из берега и дна насекомых и их личинки, а это тоже рыбий корм. Правда, в грязной воде она чувствует себя неважно, поэтому стоит там, где начинается чистая вода. Самое важное, чтобы атмосферное давление не скакало, было нормальным...
Слушавшие этот рассказ опытные рыболовы кивали головами.
— Вот уж действительно: век лови — век учись.
Я. Киселев
