Цифра тринадцать в моих рыболовных анналах означает счастье. Тринадцатого числа я поймал однажды своего первого лосося, а в другие дни этого пользующегося дурной славой числа еще кое-что весомое. Но особенно запечатлелось в моей памяти 13 сентября несколько лет назад, когда я, медленно работая веслами и буксируя на длинном шнуре мушку, плыл вдоль дамбы по озеру Сорпа. Я ловил голавлей, которые имеют обыкновение еще до первых петухов обшаривать все наносы, прибиваемые к дамбе ночным восточным течением.
Был один из тех спокойных ясных утренних часов, которые в своем мягком золотом послелетнем торжественном настроении с хрустально-ясной отчетливостью доносили все звуки: удаленный на мили выстрел из ружья, крик возмущенной им сойки из туманно-голубого бора, перебранку давно знакомой пары ворон и беззаботное щебетание бродяжничающего синичьего народца. Время от времени с брызгающим шлепком уходила под воду выпрыгивающая плотва. И вдруг за моей спиной перед носом лодки услышал совершенно новый волнующий шум: клокочущий, чавкающий. Я повернулся, будто меня ударило током. В добрых десяти шагах передо мной по ковру насекомых, который, как серо-зеленый платок, покрывал гладкое зеркало воды, то зигзагом, то дугой двигалась носовая волна величиной с кулак, А потом, раздвигая спинной плавник, изогнулась густо усеянная пятнами спина, оставляя на богатом пищей цветнике черную борозду.
«Только без паники!» — пронеслось у меня в голове, когда я увидел крупную форель как раз за завтраком. Осторожно взял закрепленное на борту на-хлыстовое удилище и подтянул столько шнура, что смог остаток поднять в воздух, Потом один-два холостых взмаха и выстреливание в прямо противоположном направлении. Слишком громко для моих напряженных нервов шлепнулся на воду шнур, вызвав несколько резвых волн. Разумеется, подлесок не выпрямился, В разочаровании я расправил его. Вообще-то, рыба давно должна была бы броситься наутек вместе с упущенным шансом. Но случилось противоположное. Ее темная масса направилась как раз к месту заброса, задела белый конец подлеска, поплыла вдоль него и натолкнулась на толстого, как кисточка, наполовину погрузившегося в воду черного пальмера, в которого я тут же попытался вдохнуть робкую жизнь.
Со звонким хлопком пасть форели поглотила его. Подсечка — и рыба на крючке.
Со скрежетом крутится в тишине катушка. Уже стучит через кольца второй конец шнура, и успокаивающая уверенность, что в запасе еще 80 м лески, позволяет нежно притормозить пальцем край барабана катушки. Там, вдали, рыба может бушевать. Поводок диаметром 0,2 мм не оставляет мне другого выхода, как только уступить.
Бег стремителен. Моя противница и не думает о том, чтобы изменить направление. Судя по тающему запасу лески, она уже вытянула 50 м. Но потом дискант с несколькими скрипучими звуками затихает, и рыба стоит. Или ушла. Лихорадочно подматываю удлиняющую леску, Наконец снова чувствую жизнь. Вероятно, рыба немного проплыла мне навстречу. Когда леска снова натягивается, я уже выиграл примерно 30 м.
Теперь форель, наверное, почувствовала, что карусель на отклоняющемся в сторону шнуре истощает ее силы, и она решается на рывок по прямой, который стоит мне почти всей удлиняющей лески. На расстоянии примерно 70 м она снова выделывает несколько метровых прыжков, так что меня бросает в дрожь из-за рыбацкой лихорадки. Но потом она решает поступить по-другому. Рыба меняет направление и несется прямо к лодке. Редко когда в жизни мне приходилось так бешено крутить нахлыстовую катушку, как в эти секунды. Потом я снова чувствую контакт, на что форель отвечает сердитой тряской, чтобы снова метаться туда-сюда, постоянно изменяя направление. Она пускает в ход все средства, ее фантазия кажется неистощимой.
Она снова хочет уплыть. Двадцать, тридцать метров со свистом уходят с катушки. Я нажимаю пальцем на край барабана. Я торможу еще сильнее. И еще немного смелее. Резкий пронзительный скрежет катушки превращается в жалобный стон и наконец совсем замирает. Святой Петр, я впервые
смог ее остановить!
Еще раз рыба пускается в дикое бегство. Но через несколько метров и эту попытку предотвращает нажатие моего указательного пальца. В бессильном отчаянии она описывает широкие круги, и во время каждого круга я отыгрываю себе несколько метров шнура. Форель испуганно трясет головой и, чтобы избавиться от смертоносного крючка, в последний раз пытается сделать прыжок. Но ей удается лишь вызвать усталую волну.
Потом я вижу, что она блеснула перед моей лодкой. Неужели это победа? Похоже на то! В первый раз я вижу самца радужной форели вблизи. На, нижней челюсти отчётливо виден большой брачный крюк, фиолетово мерцает широкий бок. Будто пьяница, будто боксер, пропустивший сильный удар, рыба, покачиваясь, приближается к моим ногам и, словно желая сдаться, показывает из воды свой усеянный крапинками спинной плавник.
Осторожно, будто она взрывоопасна, я подтягиваю ее ближе. Приближается решающий момент. Я ощупью нахожу сачок и опускаю его в воду. Потом поднимаю удилище. Дважды форель, пугаясь, шарахается от сетки, дважды я полагаюсь на эластичность кончика удилища. Когда я подвожу мою противницу к обручу сетки, то думают «Если бы сейчас оборвался сильно потрепанный поводок, это была бы победа пополам, и я без грусти предоставил бы ей свободу!» Но рыба должна умереть. Мне остается положить удилище и перехватить ручку сачка. Какая она тяжелая! В тот день я поймал свою самую крупную до тех пор радужную форель. 65 см — перемерял я дрожащими руками.
Эта рыба явилась началом продолжающегося ранней осенью трехлетнего блаженства незабываемых единоборств с большими и крупными форелями, феномен, о котором я
не раз размышлял днем и ночью. Полдюжины трех-четырехфунтовых полсотни штук от семисот граммов до доброго килограмма — такой была каждый год осенняя добыча, от первых дней пожелтения листьев до пестрой огненной листвы октября. Откуда они вдруг появились, эти богатыри с медными боками? Конечно же, несколько лет тому назад трехлетками длиной в ладонь были посажены кем-то в водоем, ведь собственным потомством лососевых озеро Сорпа обеспечивается слабо. Из них, может быть, элита с хорошей наследственностью исчезла в глубинах, чтобы потом, хорошо откормленной, полной энергии, осчастливливать две осени подряд почти одинокого молчаливого рыболова, а на третью — еще нескольких.
На четвертый год все закончилось. Несколько сбившихся с пути матовых питомцев пруда попались на мушку, блесну или опарыша других рыболовов. Большие злодеи сорпской дамбы, свирепые воины с оранжево-красным мясом бесследно исчезли. На расстоянии руки над моей пишущей машинкой возвышается несколько трофеев из тех далеких дней. «Не горевать о том, что прошло, а улыбаться тому, что было»,— говорят в мудрой Азии, В реке многое не так, как в озере. Если встреча с форелью в стоячей воде — случай, который нельзя рассчитать заранее (здесь я говорю об обычных условиях, а не об искусственно созданных форелевых озерах), то успех в реках, в которых водятся лососевые, вполне можно предопределить. И тем достовернее, чем лучше знаешь участок. Умению обобщенно
проанализировать время года, вероятную плотность, погоду, уровень воды и превращения насекомых и разработать на этой основе правильную систему действий — вот признак настоящего знатока, умельца и даже мастера. Я сам часто мог убедиться в таких талантах на примере моих словенских друзей-нахлыстовиков. Они всегда были мастерами-практиками и попробовали свои удилища в словенских реках. Самая достойная и ценная теория ловли на мушку выходила всегда из-под пера англичан. Но не одно знаменитое имя авторов современной литературы по нахлысту потеряло свой блеск на великолепных, но трудных для ловли реках Словении. Пусть еще долго нам будут доступны эти нивы в их девственном состоянии!
Форель проточных вод не склонна к продолжительному бегству. Она имеет обыкновение бушевать на определенном расстоянии, ищет свое спасение в прыжках. В воздушной акробатике местная ручьевая форель превосходит американскую сестру. Держать ее подальше от препятствий, даже с риском обрыва поводка, и вообще дать побушевать, пока она не устанет,— лучшая стратегия. Вообще-то днем они редко покидают свое надежное убежище. Потому что только благодаря своему горькому опыту они выросли до таких великолепных размеров. Для их приманки есть самый надежный рецепт — эффект неожиданности, а это осуществимо или
в обманчивом предутреннем свете, или сумеречным вечером, когда летают совы. Я сам вытащил из воды несколько давно известных мне отшельниц в такие вот безлюдные туманные часы, проведенные у реки. Тем грубым застольным обычаям, которые иногда практикует форель, благовоспитанный хариус никогда не последует. Он не жрет, а отведывает, обедает. Он не чавкает, а пригубливает, смакует. Конечно, иногда он выпрыгивает за летящим насекомым. Но это упражнение скорее служит для поддержания гибкости тела и не имеет ничего общего с той грубоватой невоспитанностью Trutto tario или Salmo gairdneri, которые хотя и происходят из благородной семьи, но все-таки довольно неотесаны.
Ну, это углубление в тему о ловле хариусов вообще-то может понять только тот, кого прекрасный знаменосец уже успел очаровать. Нередко находишь соблазнителя в образе друга или знакомого, слушая советы, указания и нашептывания которого становишься его приверженцем.
Я сам потерял свое сердце среди хариусов в прекрасной Словении, где благодаря моему дорогому другу д-ру Божидару Вольчу смог узнать несколько лучших хариусовых рек: знаменитый Унец, прелестную Савинью и вряд ли доступную иностранцам, да и большинству местных жителей, Зора Пляншицу с ее фантастическим поголовьем форелей и хариусов. Но Божидар все время посмеивался над моим восторгом: «Подожди, если тебе как-нибудь доведется узнать аристократа наших рек — Сочу!» Да, потом мы ранним утром где-то между Каборидом и Толмином привязали наших мушек к поводку и вошли наконец в поток этой импозантной реки.
Со мной в тот первый день было ненамного лучше, чем с моими более знаменитыми предшественниками. То есть я не поймал ни одной рыбы. Только однажды поздно вечером я заставил подняться одного хариуса и без промедления испортил подсечку. При всем желании здесь ничего нельзя было поделать. Наполовину сконфуженный, наполовину смеясь, я объяснял, что дома, если бы постарался, уже снимал бы с крючка третью дюжину рыб. Хариус Сочи точно так же, как и другие его словенские братья, строгий учитель, и я бы хотел посоветовать каждому автору, который думает писать книгу о хариусах, еще раз серьезно проверить свою компетенцию в ее водах.
На Соче лучших хариусов ловят на большой дистанции. Там стало правилом предлагать мушку на расстоянии в среднем 20 м, и предпосылкой для этого является оптимальное владение снастью. Терпеливо подавать все время одну и ту же мушку и этим искусственно имитировать подъем личинок для превращения — это наконец заставит подняться со дна одну из больших теней.
На другой день я бы уже в короткое время исчерпал свой лимит, если бы умышленно не взял только первую пойманную рыбу. Она подарила мне необходимое настроение, которое так легко можно испортить, если рядом друзья снимают с крючка рыбу за рыбой, в то время как ты все время промахиваешься. Нет, сегодня от хариуса к хариусу, пойманного и отпущенного мною обратно, река становилась для меня все лучше и лучше, и к обеду я положил в тень своей пахнущей травами корзины второго сорокадвухсантиметрового.
Во второй половине дня, бронзовый от солнца, после короткой передышки и кофе я еще раз зашел в реку. Но уже после первых шагов я вспугнул из-под камня двух хороших хариусов. Их тени убежали наискосок вверх по течению и остановились на удалении примерно 20 м над белой галечной отмелью. Я не сдвинулся с места. Лишь через некоторое время, когда одна рыба поднялась за чем-то съедобным, я начал разыгрывать свой шнур. Длины должно было хватить, и я выстрелил. Мушка «ручейник» опустилась на идеальном расстоянии от пары, стоящей тесно друг к другу. Вот со дна отделилась большая тень и поплыла к мушке, о которой я скорее догадывался, чем видел. Всплеск — и подсечка!
Клянусь всеми святыми реки Сочи, попалась хорошая рыба! Лучшая рыба дня — минимум 45 см. После нескольких прыжков, после всех попыток бегства я смог успокоить ее и вывести на мелкую, бедную кислородом воду. И все же она еще дважды удирала от меня на драгоценную свободу своего обширного участка. Но стальная проволока поводка держала ее неумолимо крепко, тонкая, как паутина, нейлоновая жила безжалостно тащила ее в нагретое солнцем мелководье, где она начинала терять сознание. И едва ли рыба уже чувствовала, как ее цепко схватила человеческая рука.
